Пусть расскажет штихель...

В почтовом окошке — новые марки. Краска на них сочная, свежая. Они матово поблескивают, как листья, умытые теплым дождем. А всего несколько месяцев назад...

Из-под штихеля вьется тончайшая стружка. Ее разглядишь разве что в увеличительное стекло. Художник наводит лупу на гравюру. Так виднее, что получается. На его столе все отчетливее «прорезаются» контуры будущей марки. Той самой, которую филателисту нельзя пропустить. Иначе исчезнет звено в цепи филателистических событий. И не скоро его потом восстановишь.

Почтовые миниатюры схожи с фотографиями. И потому, что в основу некоторых из них легли снимки. И потому, что они — только в ином масштабе — отразили всю нашу жизнь. Марки сорок девять лет в изобразительном строю.

Десять марок. И для каждой нужно найти верный штрих, обобщающий образ, яркий символ. Художник-график Анатолий Иванович Калашников снова и снова перечитывает короткие строчки, которые определяют содержание отдельной марки. И хотя листки календаря «падают» так же стремительно, как пожелтевшие листья под напором осеннего ветра, Анатолий Иванович не спешит браться за штихель. Быть может, он сделает сначала несколько экслибрисов или обычных гравюр. Они крупнее, чем марка. На них четче видны все детали, яснее становится — от чего отказаться, а что принять за основу и развивать дальше. Уже на марке.

Но и гравюры делать пока рановато. Анатолий Иванович еще и еще раз обложится в библиотеке ворохом журналов и книг тридцати-сорокалетней давности. Освежит в памяти пережитое, прочитанное. Тогда, возможно, и удастся найти единственно правильное композиционное решение будущей марки.

Единственно правильное... А до этого — эскизы, эскизы. Сколько их? Он не считает. И не щадит себя. Засомневался — решительно отбрасывает уже сделанное. И снова ищет. Творчество художника — это прежде всего кропотливая работа. До седьмого пота.

Калашников создал восемнадцать марок. Первую, посвященную А. С. Пушкину, — в 1962 году. И сразу привлек к себе внимание. Через год он гравирует на дереве портреты Рудольфа Блаумана, Рихарда Вагнера, Джузеппе Верди. Тогда же они появляются и на марках. Калашникову заказывают конверты, открытки, гравюры для книг. И он трудится, трудится с увлечением, с той жаждой, когда кажется, что сделано еще не много и силы не растрачены, что главное —- еще впереди.

Первые шаги в искусстве. Он сделал их в трудном сорок третьем. Тогда Анатолий робко переступил порог изостудии автозавода им. Лихачева. Учился правильно держать штихель, вглядывался в работы мастеров гравюры и читал, читал. И работал сам. Часто до поздна, до тех пор, когда уже и с лупой не мог разглядеть линий. Однажды в его жизни произошло событие, которое Калашников запомнил навсегда. Он встретился с академиком-гравером Иваном Николаевичем Павловым. — Ну, показывай, что там у тебя, — сказал Иван Николаевич. Голос его был суровым.

Калашников разложил перед Павловым свои гравюры. Тот долго и пристально вглядывался в них, потом негромко произнес:

— Учиться тебе надо. Серьезно учиться. Изостудия уже не поможет.

«Учиться... учиться... Серьезно.,. Изостудия уже не поможет...». Эти слова почему-то запомнились. Нет, Иван Николаевич ни разу не похвалил его. Но ведь он так сказал: надо серьезно учиться. И потом, когда Анатолий был уже у дверей, добавил:

— Ты, молодой человек, заходи ко мне. Показывай, что делаешь.

1949 год примечателен в жизни Калашникова. Тогда он успешно окончил отделение по художественной обработке металла Московского высшего художественно-промышленного училища и вернулся на автозавод уже художником-конструктором. Вскоре Анатолия Ивановича пригласили на работу в издательство «Советский писатель». А в 1957 году Министерство связи СССР предложило художнику сделать видовую открытку. С тех пор Калашников не представляет себе, как бы он смог обойтись без того, чтобы не гравировать очередную открытку или марку.

Профессор Михаил Владимирович Маторин обратил внимание на способного молодого человека. Он как-то сказал Калашникову:

— Вы не пробовали заняться ксилографией?

—Думал, но не решался. Опасался: почувствую ли материал? Работать с деревом нелегко.

— А возможностей много. На дереве можно передать разнообразные нюансы.

Предложение было заманчивым. Анатолий Иванович решил испытать свои силы: чем черт не шутит — вдруг получится, вдруг дерево — его материал?

Положив перед собой кусок дерева, Калашников испытал, пожалуй, тоже чувство, что и человек, решивший сменить профессию. Он не считал времени, он ничего не видел и не слышал. Заглядывая в лупу, он наносил на дерево штрихи. И чем больше их становилось, тем отчетливее обозначались контуры рисунка, точно постепенно проявлялась отснятая пленка.

... Почти на всех своих гравюрах и экслибрисах Анатолий Иванович ставит скрытый значок. И все-таки назвать точную цифру всего, что сделано за последние шесть лет, не может. Как-то все было недосуг сосчитать. Ну, разве до этого, если иной раз приходится работать, не разгибая спины, чуть ли не целые сутки подряд? У всех в альбомах есть гравированная марка, посвященная XXIII съезду КПСС. Но вряд ли кто знает, что Анатолий Иванович сделал десятка полтора эскизов, прежде чем марка увидела свет. Нет, эти эскизы не были обычными рисунками на бумаге, потом переведенными в гравюру. Калашников работал штихелем. Быть может, именно поэтому он взыскателен, быть может, поэтому он сделал не много марок. Но каждая из них — своеобразная и запоминающаяся.

Работы А. И. Калашникова экспонировались па выставках у нас в стране и за рубежом. В 1964 году в Тамбове была его персональная выставка.

Анатолий Иванович и сам не заметил, как стал коллекционером. А началось все очень просто. Первыми прислали письма филателисты и экслибрисисты—попросили автограф. Теперь, у Калашникова несколько десятков конвертов, в которых он хранит экслибрисы итальянских графиков Транкилло Марангони и Итало Цетти, бельгийского художника Герарда Годуэна и многих других.

Впрочем, в эти дни Анатолий Иванович в свою коллекцию почти не заглядывает. Некогда. Он в длительном поиске.

— Вы ведь знаете скульптуру Веры Игнатьевны Мухиной «Рабочий и колхозница», —Анатолий Иванович говорит задумчиво. Перед ним на столе — кусок дерева. На нем пока всего несколько линий. — Если эта скульптура в какой-то композиции, каждый поймет: разговор о тридцатых годах. Вот и бьюсь я сейчас над тем, чтобы отыскать точные изобразительные средства, чтобы без громких слов передать дух времени. Марка должна быть ясна без надписи.

Мы расстаемся с художником. Он снова склонился над куском дерева. Из-под штихеля вьется тончайшая стружка, которую разглядишь только в лупу.

А. Корнюхин